Время иногда тянется очень долго, особенно, когда ты учишься в средних классах. Кажется, что не будет конца этим бесконечным, пусть даже очень интересным урокам, контрольным, четвертным и годовым оценкам. Но в выпускном классе всё наоборот: хочется хоть на денёк ещё задержать это прекрасное школьное детство, не думать о выпускных экзаменах, о наряде на выпускной вечер, о поступлении в институт. Но, увы, время неумолимо, оно незримой поступью своей приближает этот день, этот час, этот миг. Вот так когда-то наступили наши последние весенние каникулы, давая совсем небольшую передышку выпускникам перед самым длинным марафоном под названием «Взрослая жизнь». Тогда мы и решили поехать всем классом за тюльпанами. Они зацветали в этих степных краях ранней весной и манили нас своей невероятной девственной красотой. Эта поездка давала возможность оторваться от привычной обстановки, вырваться на свободу, чтобы общаться, смеяться, петь песни под гитару, флиртовать и влюбляться, просто радоваться жизни и молодости. Кто-то из отчаянных родителей организовал грузовую машину со скамейками в кузове, даже без брезентового верха. 

Это было, конечно, страшным нарушением правил техники безопасности, потому что сидячих мест не хватало, сидели на коленях друг у друга, но все вели себя поначалу спокойно, наверное, чтобы усыпить бдительность взрослых. 

Сейчас даже не вспомню, кто сопровождал нас в той поездке из взрослых, был ли классный руководитель с нами, или кто-то из родителей. Но он, этот взрослый сопровождающий, точно находился не в кузове, а в кабине. Ехать было не очень далеко, так что особо волноваться не было причин. Лёня как всегда говорил  громче остальных и жестикулировал своими руками молотобойца для пущей убедительности, он не любил себя ограничивать ни в движениях, ни в выражениях. Надо же мне было в такой неподходящий момент пить из стеклянной бутылки нарзан, день был жаркий, и кто-то просто предложил за кампанию освежиться. 

Лёнька с размаху задел рукой бутылку, и я почувствовала страшную тупую боль и потом онемение в области переднего зуба, слёзы брызнули из глаз, я закрыла рот рукой чтобы не закричать от боли и обиды. Лёнька же просто, даже не повернувшись в мою сторону, извинился, продолжая увлечённо рассказывать что-то ребятам. Он, конечно, не заметил моих слёз и полуобморочного состояния. Языком я нащупала и почувствовала, что зуб повреждён, и часть зуба отбита, его неровный край царапал язык, во рту было ощущение песка. Я была в ужасе и шоке. Мои прекрасные белые зубы, моя замечательная улыбка, моя мечта стать актрисой -  всё рухнуло за секунду, здесь, в этом «долбаном кабриолете».

-  Слон, медведь, осёл, идиот, скотина - это те слова, которые  я мысленно  произнесла в тот миг в адрес Лёньки. Но вслух  не произнесла ни звука, просто, молча, страдала всю эту поездку: не пожаловалась взрослым, не упрекнула ни словом Лёньку, не попросила подружку посмотреть, что там у меня с зубом. Всё это было просто выше моих сил. 

Впервые, именно тогда, я поняла, что значит в жизни случайность, оплошность. Она может сильно изменить всю твою жизнь, перечеркнуть все твои планы. Зуб спасти тогда не удалось, советская стоматология знала только мышьяк или удаление, я сама тогда выбрала третий вариант – зуб покрыли сверху золотой коронкой. Чтобы хоть на какое-то время закрыть его от воздействия агрессивной среды и не удалять. Кстати, так я сохранила зуб и впоследствии восстановила его, вернув себе возможность смеяться, не прикрывая рот рукой. Но иметь золотую коронку во рту по моим тогдашним представлениям о красоте – не просто вульгарно, а ужасно и отвратительно. Это сейчас  можно вставить кольцо в нос, разрезать язык пополам и выколоть на лбу мат, никто не упадёт в обморок. А тогда люди были нормальные и понимали, что не сочеталось с моей нежной внешностью юной особы эта золотая «фикса». Одноклассники, правда, почему-то тогда восприняли это как очередную, модную тенденцию в изменении мной своей внешности и, может быть, втайне завидовали мне, не подозревая, что я плачу по ночам, прощаясь со своей мечтой стать когда-нибудь артисткой. 

На какое-то время я затаила на Лёньку зло, он раздражал меня теперь по поводу и чаще без повода. Его заикание уже не вызывало прежнего сочувствия, его болтливость казалась излишней, а повышенный интерес к моей персоне пресекался на корню. Я становилась взрослой, и в моём арсенале появлялись не свойственные мне раньше черты характера – юношеский эгоизм и некоторое высокомерие симпатичной девушки. Теперь я понимаю, что это был своеобразный способ защиты юного ещё тела и уязвимой души, некий уход в образ загадочной и таинственной особы, к которой просто так вам, ребята, не подобраться, сначала придётся разгадать непростую загадку. Мечта стать актрисой должна была теперь воплотиться на сцене этой обычной, порой очень серой и скучной жизни.
    Вообще-то я играла «в театр» с раннего детства. Обычно, организовав труппу из моих младших и старших подружек, живших по соседству, я придумывала историю и тут же разыгрывала её перед теми, кто опоздал и не успел принять участие в сценке, и на этот раз играл роль зрителя. Во втором акте пьесы актёры и зрители могли поменяться местами. Костюмы и сам процесс переодевания тоже были сплошным экспромтом. Кто-то давал шарф, кто-то сумочку, пояс, я тащила из дома ширму и капроновые платья-пачки с чехлами, искусственные цветы и шкатулки,- всё шло в дело, всё могло пригодиться. Сценки и пьески были простыми для понимания и для запоминания текстов, в общем, какие-то картинки из жизни, или эпизоды из любимой книжки, а может и просто игра моего  воображения, не важно! В средних классах мы часто готовили с нашими пионервожатыми шефские концерты  и выезжали с ними в местную воинскую часть. Там мы пели песни, танцевали, разыгрывали смешные сценки. Я участвовала почти во всех номерах художественной самодеятельности, даже однажды переодевалась в мальчика, чтобы инсценировать один из рассказов о Дениске Кораблёве. Лёня тогда больше всех смеялся и, сказав мне, совсем не стесняясь: «Артистка ты моя», чмокнул в щёку. 

Позже в нашем школьном театре ставили пьесу Шварца «Золушка», мне предложили роль одной из сестёр Золушки – Гортензии. Я тогда просто жила репетициями, всё время искала новые изюминки для этой своей необычной роли, и на премьере, где присутствовали все учителя и родители, пьеса наша имела грандиозный успех. За импровизацию на сцене, за красивые декорации и музыкальное оформление спектакля нас не отпускали со сцены. Помню, мы так естественно подрались с моей сценической сестрой, которую играла хулиганистая Светка, что её бусы разорвались и рассыпались по всей сцене, она схватила метлу Золушки и гоняла с ней по сцене как настоящая фурия, а я, с виртуозностью фехтовальщика, отбивалась от неё каминными щипцами. Было весело всем и на сцене, и за кулисами и в зале. Мне нравилось видеть весёлые лица. Я тогда почувствовала, какую власть могут иметь слова и импровизированные эмоции над зрителем. Тогда уже я серьёзно начинала писать стихи и прозу, подумывала и о драматургии. Перед зеркалом, оставшись дома одна, частенько пела и танцевала, читала с выражением свои стихи и басни, готовя себя к первому туру во ВГ�К и, конечно, представляла себя в будущем великой актрисой. 

Но Лёнькин мерзопакостный локоть стал поворотным и судьбоносным в моём артистическом будущем. Спасибо тебе, друг мой Лёня, говорю я сегодня, что ты спас тогда меня своим тяжёловесным ударом от такой  неимоверно тяжёлой профессии, нелёгкий путь в которую, заказан всем мечтателям и «великим импровизаторам» от художественной самодеятельности. 

Но «малые формы» лицедейства всё-таки не обошли меня стороной. Пара эпизодов в чёрно-белом, никому до сих пор неизвестном фильме, со странным рабочим названием «О ринге», кинопробы в каких-то малобюджетных проектах, которые заканчивались вместе с растраченными не по назначению отпущенными на них мизерными средствами. �, конечно, главная роль в дипломном спектакле молодого театрального режиссёра, осваивающего подмостки университетского театра, в котором я реализовывала свои актёрские амбиции параллельно с обучением очень серьёзной и перспективной науке, за которой, по моему мнению, было будущее всей мировой медицины. 

На премьеру спектакля, а правильнее сказать на приём дипломного спектакля прибыла ответственная комиссия. Режиссёр наш страшно нервничал, он ждал ещё одного приглашённого гостя, мнение которого для него значило - категоричное «быть или не быть». Надо же было мне простудиться и подхватить ангину! Голос сразу стал неузнаваемым – прорезался какой-то бас с хрипотцой, просто а ля Фаина Георгиевна! Температура тела неумолимо поднималась до критических значений, голова раскалывалась, и дико звенело в ушах. Настоящая фолликулярная ангина, поставила я себе диагноз!
Видя моё, ухудшающееся с каждой минутой состояние, режиссёр впал в ступор, сел в кресло, откинулся и затих. Решалась его судьба, дипломный спектакль, приёмная комиссия, приглашённый особый гость, в общем, конец света…
Вдруг он ожил, засуетился, помчался в зал - ему сказали, что прибыл гость, которого все ждали. Я пылала огнём, выпитый аспирин не помогал, единственный доступный тогда препарат тетрациклин не начал действовать, он только ещё накапливался в крови, голова начала сильно кружиться. Но ведь я не могла не выйти на сцену, как же я могла подвести человека, который всё это время так надеялся на меня. От отчаяния, он уже больше не умолял меня, не заламывал руки, не заглядывал заискивающе в глаза. Он просто срывающимся голосом дал команду – Занавес! Спектакль начался. Я молила Бога об одном: только бы не упасть прямо на сцене, не потерять сознание. А о своей роли, мизансценах, каких-то особых нюансах спектакля, оговоренных на репетициях, речь вообще теперь не шла. �з головы вылетело всё, в висках стучало теперь уже в такт сердцу, во рту пересохло, голос пропал, казалось навсегда.
� когда я вышла на сцену, ноги предательски подкосились, я схватилась за край стола, присела на краешек стула, пытаясь сконцентрироваться, остановила взгляд на первых рядах зала, чтобы «зацепиться за что-то глазом» и немного приостановить головокружение. Прямо по центру первого ряда сидел наш режиссёр, почти «доламывая» свои длинные тонкие пальцы, он нервно кусал губы и криво улыбался, а рядом с ним сидел… о, Боже! Мой кумир! Мой любимый актёр, моя тайная страсть, мой герой! Его тогда обожала вся страна, но, уверенна, что тайно и так преданно его любила только одна я! Вот с тех самых пор я верю в чудеса. Никто и никогда не сможет меня переубедить, что чудес не бывает!
Что произошло тогда со мной, я до сих пор точно не знаю! Какие-то Высшие силы окрылили меня, это давало мне силы двигаться, говорить, петь, танцевать. Я не помню и не понимаю до сих пор, как я отыграла этот спектакль! Почему было столько восторженных криков, и аплодисментов, и вызовов на поклон, столько красивых цветов, улыбок и поцелуев! Меня называли «прекрасной актрисой» и «гением импровизации». Но я-то знала, что это не моя заслуга. До сих пор у меня хранится «программка» с восторженными откликами и словами благодарности режиссёра, которую я, спустя несколько дней после спектакля, почему-то обнаружила в своей сумочке. В уголке программки, на свободном от текста, пространстве, я, обомлев от неожиданности, обнаружила приписку: «Вы - прекрасны!» и чуть пониже - автограф моего кумира.
Ради этого точно стоило жить дальше и творить, обязательно!
    Эх, Лёня, опять ты пропустил самое интересное...




Автор: Алла Войцеховская